Воспоминания бывшей подпольщицы
комсомольско-молодежного подполья г. Климовичи
Пытько Нины Сергеевны (ныне Ореховой)
21 июня 1941 г. сдали последний экзамен на аттестат зрелости. Веселая группа учащихся вместе с учителями пошли фотографироваться. Каждый из нас держал в сердце свою мечту, куда пойти учиться. Радости не было конца, но вот 22 июня, воскресенье. В 12 часов дня по радио объявили, что Гитлер начал войну, напав вероломно на нашу Родину, что уже бомбили ряд городов.
Однако, беспечная молодежь не могла представить, что такое война, и усердно готовилась к выпускному балу.
Серьезность обстановки мы почувствовали, когда сидели за накрытыми столами и учителям принесли повестки из военкомата. Учителя тут же ушли, и всё наше торжество окончилось. Ночь была жуткой. Со всех сторон слышался плач женщин, мужья которых уходили в военкомат.
Через день в городе было организовано комсомольское дежурство, а при Красном кресте были организованы курсы медсестер. В здании нынешнего музея был создан штаб. Мы девочки, дежурили у телефона, а ребята патрулировали по городу и дежурили на парашютной вышке, которая стояла в парке.
В штаб пришёл приказ: всем комсомольцам ехать копать противотанковые рвы за Кричев. Я дружила с Курепиной Женей. Это была умная, красивая девчонка. Мы учились в одном классе. Вместе мы поехали на окопы.
Первые дни было тихо, но потом начали появляться немецкие самолеты и обстреливали нас с самолетов. Потом мы вернулись домой.
Но до отъезда на окопы в Климовичи начали приезжать беженцы из западных городов. К нам в дом поселился первый секретарь Пуховичского райкома партии. (В разговоре он называл свою фамилию, но я уже не помню). Весь состав райкома поселился в домах по улице Красноармейской (ниже Болдина). Они ехали на подводах.
Он жил у нас несколько дней и при встрече вечером в разговоре он говорил, что им было задание организовать партизанский отряд на территории Климовичского р-на. Со мной, как с комсомолкой, он разговаривал серьезно. Он спрашивал меня: решилась ли бы я уйти в отряд, есть ли у нас надежная молодежь, которая могла бы помогать из города. Я ему отвечала, что у нас много преданной молодежи, которая, не жалея своей жизни пойдет на защиту своей любимой Родины.
Но так как я уехала на окопы, то его в Климовичах я не застала. Но отец мне передал, что при отъезде он ему сказал, что если кто придет к нам и будет спрашивать Нину, то это будет человек от него. Но никто так и не пришел.
Когда немцы оккупировали город, я с Женей продолжали встречаться и дружить. Я Жене рассказывала про квартиранта, и мы ждали вестей каждый день.
Осенью 1941г. в городе раздался взрыв. Позже мы узнали, что кто-то подложил бомбу в туалете жандармерии. Мы радовались от всей души, что в городе есть люди, которые не сидят, а действуют. Но как их найти – это был вопрос. Ведь люди боялись друг друга и не доверяли один одному.
С приходом немцев в городе было организовано рабочее бюро, где были составлены списки всей молодежи. Туда мы должны были приходить ежедневно и получать наряды на работу. Нас гоняли чистить улицы, мыть полы в нежилых домах, куда потом помещали прибывших в город немецких солдат. Когда мы мыли полы, то мечтали, как бы подложить куда-либо бомбу или мину. Но мы были бессильны.
В ноябре 1941г. начались облавы на евреев, которых сгоняли в одно место, потом загнали за больницу, за ручей, заставили копать ямы и расстреляли их. В эту же осень был повешен в городе Гордиевич Артур.
Вскоре Женя познакомилась с Столяровым Мишей, который открыл парикмахерскую для немцев, и взял Женю к себе работать уборщицей. Через некоторое время Женя мне сказала, что Миша знает ребят, которые имеют связь с партизанами. Она познакомила меня с Мишей. Миша неоднократно приносил листовку, которую мы под копирку размножали, а потом расклеивали по городу. Весь город был разделен между нами на части. Женя и я наблюдали за улицами Трудовой, Социалистическая, Красноармейской. Миша со своей группой контролировали в сторону силикатного з-да.
Мила Финогенова с ребятами шли в сторону Михалина. Каждая группа вела счет на своем участке за количеством машин, когда и с какой стороны прибывали немцы.
Все изменения на участке передавали Мише, а он по инстанции куда надо.
Столярова Мишу я иногда я встречала в доме Барсукова Михаила Маркияновича (это был муж моей старшей сестры) там бывали и другие ребята, но мы не показывали вида, что знакомы.
Барсуков приходил к нам домой, и когда мы разговаривали один на один, он меня предупреждал быть осторожной. И когда он просил меня сходить на вокзал, там жена моя тетя (родная сестра матери Королева Алла Ивановна). Она работала на вокзале у немцев уборщицей. Он просил меня узнавать: часто ли проходят поезда, какие везут грузы. Я, это узнавала, рассказывала ему.
В конце сентября 1942 г. Миша нам сказал, что ему надо встретиться кое с какими ребятами, которые придут со стороны Круглого. Они не должны появляться в городе, а так как я жила на окраине, там близко заросли, овраги, то решили собраться у нас под предлогом моего дня рождения. Из девочек на вечере были Оля Смотрина, Мила Финогенова, Женя Курепина и я. Из ребят были Миша Столяров, Юра Травинский, Ваня Кукушка, Василий Жуков и ещё ребята из отряда самозащиты.
Часов в одиннадцать в дом постучали. Вышли три человека. Мы их быстро провели в спальню, где с ними разговаривал Миша Столяров, а мы продолжали веселиться. Пришедшие ребята сидели недолго.
На утро кто-то донес, что у нас вчера были гости. Я днем побежала к Жене, а когда вернулась, это застала у нас полицейского, который ожидал меня. Немцы, которые приезжали за мной, сделали обыск в доме, перевернули все, забрали лучшие вещи, книги и т.д. Среди книг была «Как закалялась сталь», «Война и мир», «Поднятая целина» и др.
Меня полицейский тут же арестовал и повел в тюрьму. Тюрьма находилась в здании, где теперь сберкасса. (в настоящее время это здание художественной школы)
Я сидела в общей камере на втором этаже. Там сидела Стальмакова Галина Александровна и еще несколько женщин.
Назавтра меня повели в жандармерию на допрос. Меня допрашивали: что за собрание было у меня дома, кто там присутствовал. Я отвечала, что был мой день рождения и, конечно, назвала им ребят, которые были в отряде самозащиты. Тогда самозащита еще имела у немцев авторитет.
Допрашивал меня сам немец на ломаном русском языке. Он кричал на меня, что это была встреча комсомольцев, партизан. Я молчала. Потом начал хлестать меня по лицу перчатками, так что кровь залила лицо. На столе лежала стопка книг, которые забрали у меня дома. Он схватил книгу и ударил меня по голове так, что я упала и только как через сон слышала «паршивая комсомолка». Меня облили водой и отвели обратно в камеру. Так и сидела несколько дней, потом меня снова повели на вопрос, но ничего не добившись и не имея никаких улик, меня привели снова в камеру и через день выпустили.
В это время Женя перешла работать в комендатуру, в паспортный стол. А на её место к себе работать Миша Столяров взял меня. В свободное время я бегала к Жене. Иногда мне Женя давала бланк паспорта с печатью и я, спрятав в руках под подкладку жакета, проходила через пост у комендатуры. Бланки я прятала в парикмахерской во дворе в дровах. Ибо домой нести было опасно. Несколько бланков Женя, говорила отдавать Мише, а другие забирала она сама.
Но то, что мы делали, нам казалось мало. Однажды я с Женей сели, сочинили призыв к молодежи, в котором призывали бороться с немцами, бить их везде и всюду, не давать им покоя ни днем, ни ночью и гнать врага с нашей земли.
Несколько дней мы сидели в парикмахерские и печатными буквами под копирку размножали призыв. Потом Миша принес листовку, и мы под горячую руку, ее размножили и спрятали снова в парикмахерской.
Бумагу вначале мы собирали у кого что было дома, а когда Женя начала работать в комендатуре, тогда бумагой и копиркой снабжала она, которую я тоже выносила от нее.
Когда всё было, готово, это было 18 декабря 1942 года (под праздник Никола), мы вышли каждый на своей участок. Я с Женей первым делом отправились через парк к комендатуре. Проследив, когда полицейский пошел за угол в обход, мы подскочили к двери и приклеили листовку и призыв. Потом проскользнув обратно через проломы в заборе, пошли дальше клеить на доске объявлений и на столбы. Клей для листовок варила Мила Финогенова, которая работала у немцев на кухне.
Немцев обескуражило то, что партизаны дошли до такой наглости, что наклеили листовки на дверь комендатуры.Наутро по городу всех останавливали, проверяли паспорта, а мы ходили среди этой толпы и только наблюдали.
К Мише в парикмахерскую часто заходили ребята, я их закрывала на ключ и сама уходила, а они обсуждали дальнейшие действия. Начали поговаривать об уходе в отряд.
Я об этом сказала Жене, то она мне сказала, что если нас не возьмут ребята, то мы уйдем с Марией, которая я была связной с Макеевичским отрядом. О Марии она мне говорила еще раньше, но лично я не была знакома и фамилию её я не помню.
В то время началась очередная отправка молодёжи в Германию. Забирали у кого ещё молодые родители, у кого есть еще дети. Чтобы не попасть в эти списки, Женя вышла замуж за Жукова Василия, который служил в самозащите. В это время была отправлена в Германию Мила Финогенова с матерью, братом и сестрой. Они были беженцами из Смоленска.
Но работу мы свою не прекращали. Однажды я забежала к Жене, и она мне сказала, что приходила Мария и принесла листовку. Жене захотелось положить её на стол бургомистру. Когда все ушли, Женя задержалась на работе и к ней пришла я, а техничка начала убирать кабинеты и пошла за водой, чтобы подмыть пол, я стала на шухер, и Женя побежала делать свое дело.
Однако это не произвело большого шума. Женя рассказывала, что бургомистр вызывал всех работников по одному и беседовал с ними.
Через некоторое время Миша нам сказал, что часть людей должна уйти в отряд, и мы должны остаться для дальнейшей работы.
И вот 11 марта 1943 г. Миша мне сказал, чтобы я не приходила на работу. Я побежала к Жене и рассказала всё ей. Жене он давал задание достать еще бланки паспортов. Женя меня убеждала, что мы уйдем с Марией, как только она придет в город.
Вечером 12 марта 1943 года ко мне прибежал Жуков Василий (муж Жени), который разыскивал Женю. Я собралась, и мы отправились по всем родственникам разыскивать её. После того, как мы не нашли Женю. Василий мне сказал, что она ушла с ребятами, что мы тоже уйдем туда, он знает, куда надо идти.
Он привел меня домой, и мы договорились, это он пойдет в казарму, возьмет ребят и оружие, зайдут за мной, меня арестуют, чтобы родители ничего не заподозрили, и мы уйдем в отряд.
Я спать не ложилась, собрала себе узелок с одеждой, достала из-под печи пистолет и патроны, который принес к нам Барсуков Михаил. Так я просидела до утра. Когда забрезжил рассвет, я вошла в кухню, залезла под печь и спрятала снова пистолет.
Наутро я побежала к Жене. У неё дома был полный переполох. Василия дома не было, и он не ночевал. Все вещи связывали в узлы и разносили по родственникам. Я тоже отнесла узелок к Жениной тете Оле.
В городе я встретила Василия, который мне сказал, что не смогли уйти, ибо немцы были у них в казарме.
Никак нельзя было взять оружие. Поэтому перенесли на следующую ночь. Но на следующую ночь я уже сидела в тюрьме. Когда я шла домой из города, за мной
следом шел полицейский, который тут же за мной зашел в дом.
Я не успела еще снять жакет, как он сказал, что я арестована. Меня сразу привели к начальнику полиции Устиновичу, который начал меня допрашивать. Первым его вопросом было: «Где Женя?». Он знал нас лично и знал, что мы дружим и всегда ходим вместе.
Я ему ответила, что её не видела в тот день. Он на меня начал кричать, что если я не скажу, где Женя, куда она ушла, то меня посадили в тюрьму и повесят, как партизанку. Ведь Женя ушла с ребятами в отряд. Я стояла на своем, что ничего не знаю и мне Женя ничего не говорила. Но если бы я знала, что кто-то из них уходит в отряд, я бы ушла тоже, ведь я знаю какая меня ждет участь.
Меня он отправил в тюрьму. Меня посадили в камеру, в которой сидела жена. Костровского (начальника партизанского отряда с деревни Дубровица, который был повешен в городе на столбе возле комендатуры (теперь в этом зданий типография). С нею сидели ее двое маленьких деток. Одной было годика три, а другая – грудная.
В камере были сделаны нары, на которых лежала солома, и стояла помойница для параши. Ночью по нарам бегали огромные крысы, и Костровская сидела ночи с малюткой на руках. Она боялась, что малютку загрызут крысы. Большую девчонку я брала к себе и прикрывала ее своей курткой. В тюрьме я узнала, что много арестовано и посажено ребят из самозащиты. Среди них был посажен Травинский Юрий. Мне удалось поговорить с ним лично.
В то время в полиции служил наш сосед Лапеха Иван старший, а его сын Николай служил в самозащите вместе с Юркой.
В этот вечер дежурил в тюрьме Лапеха Николай и ему было скучно. Чтобы скоротать время, он вызвал из камеры меня, а потом и Юрия. Завел в комнату для допросов и сам спустился вниз. Тогда Травинский мне сказал, что их всех выдал Галемский Васька, который в это время сидел в тюрьме. Юрка сказал, что если их всех выпустят из тюрьмы, то они все равно Галемского уберут. Но тут пришел Лапеха и разговор наш прервался.
Меня водили в жандармерию на допросы. Допрашивали, где партизаны, куда надо идти. Меня били резиновыми палками, но я молчала. Грозились повесить. Потом отправляли в тюрьму. Через несколько дней мы узнали, что ночью привезли в тюрьму Женю и Василия. Женю посадили в одиночную камеру, в которой не было нар, а только стояло ведро для параши.
В этот день в тюрьме дежурил Лапеха старший. Мои родители принесли мне поесть. Лапеха, выпустил меня в коридор и сам пошел вниз. Я быстро подбежала к Жениной камере, и мы с нею переговаривались через дверь.
Женя мне рассказала, что через пару дней к ним в отряд пришел Василий и ещё несколько ребят. Через несколько дней их отправили на задание. Они ушли втроем. Женя, Василий и Иван Кукушка. Дело было ночью. Сколько они прошли, и где были она не знает. Около деревни они нарвались на засаду. Их обстреляли и в перестрелке убили Ивана Кукушку, а Василия и Женю захватили и привезли в тюрьму.
В тот же цель арестовали и привезли в тюрьму Жениных родителей. Отца - Иосифа Климентьевича, мать - Елизавету Петровну, сестру Веру и брата Бориса. Арестовали так же Смотрину Ольгу. В каких камерах они сидели, я не знаю.
Смотрина Ольга дружила с нами, но она, как и наши родители, ничего не знали о нашей работе. У Оли была парализована мать, то мы её в свою кампанию не втягивали. Отца у Оли не было, так как его убило снарядом на собственном огороде. Олю держали недолго и выпустили.
Когда меня посадили, мой отец старался меня освободить. Сразу же на второй или третий день он пошел к бургомистру Давыдову Даниилу, жена которого работала переводчицей в гестапо. Отец мой лично был знаком с Давыдовым, ибо не один раз работал у него дома: ложил печи, клеил обои, резал поросят.
Давыдов пообещал ему чем-либо помочь и сказал прийти через пару дней. Когда отец пришли к нему, он ему сказал: «Её не выпустят, одно её будет спасение, что её отправят в Германию, иначе её расстреляют.» А потом добавил: «Из лесков дождешься, а из песков никогда.» (Об этом я узнала после войны, когда вернулась домой.)
После того как привезли. Женю, меня больше на допросы не водили.
В конце марта немцы подогнали к тюрьме машину, вывели из тюрьмы меня. Жениных родителей и ещё много молодежи. Нас отвезли на вокзал, посадили в вагон (телятник), закрыли на засов. Так и начался наш путь в Германию.
Так мы ехали несколько суток в темном, неотапливаемом вонючем вагоне Привезли нас на какую-то станцию перед границей, название я ее не знаю. Загнали вагоны за колючую проволоку и велели нам выходить. Там нас поместили в бараки, там мы проходили карантин.
Через несколько дней людей партиями начали выводить из бараков, но они уже обратно не возвращались. Где они девались никто не знал. Пришла очередь для нас.
Мы попрощались друг с другом и нас погнали. От страха у нас седели волосы, ибо нас загнали в один барак и велели наголо раздеваться. Одежду нашу забрали, а нас партиями начали запускать в камеру. Туда запусками какой-это удушливый газ, но через несколько минут нас выпустили в другую комнату. Некоторые в камере теряли сознание. Оказывается, это была у них санобработка.
Потом врачи осматривали нас, обслуживали, возвращали нам обработанную одежду и отправляли в другие бараки. После обработки мы еще жили несколько дней в бараках.
Снова подогнали товарные вагоны, посадили нас и повезли дальше. Привезли нас в Восточную Пруссию в г. Алленштейн, где снова загнали нас за колючую проволоку и начали аукцион.
Была масса людей и каждый выбирал себе раба. Я просилась отправить меня вместе с Курепиными, т.е. Жениными родителями, но меня никто не хотел слушать. Меня выбрала молодая девушка, это была сестра моей хозяйки. Но так как меня забирали раньше, то она дала мне адрес, который я передала т. Лизе, т.е. Жениной маме. Их забрали позже, и они попали в соседнюю деревню к помещику, откуда они мне прислали письмо, и у нас велась переписка.
По правде сказать, меня хозяйка не отпускала съездить к ним, но и они ко мне не приезжали.
Меня привезли на хутор возле д. Штабиготтен. Хозяин хутора был на войне, и хозяйка с тремя детьми и старухой свекровью были дома. В хозяйстве было четыре лошади, за которыми ухаживал пленный француз. Было пятнадцать коров, которых я должна была доить. Было три свиноматки с поросятами и несколько свиней для откорма. В мою обязанность входило так же смотреть за детьми и работать в огороде.
Меня поместили в кормокухне, где мне поставили сбитую из досок кровать, положили соломы, дали простынь и одеяло. Там стоял бак с водой «титан», в котором я парила картошку для свиней. Дали мне фартук, обули в деревянные шлепанцы, которые называли «клецки». (В Восточной Пруссии в деревне говорили по-польски, только когда приходил кто чужой, то тогда разговаривали по-немецки.)
Назавтра пришел полицейский, сделал отпечатки пальцев, дал платок и эмблему ОСТ, приказал разрезать их и пришить на одежду.
Работать приходилось от рассвета допоздна. Но и там я свою ненависть к врагу не оставляла. Я давала свиньям горячую пищу, так что они не росли, а худели. Когда приехал в отпуск хозяин и узнал, что свиньи худеют, он меня избил.
Я убежала на другой хутор с бургомистра по фамилии. Граля. Там ночевала, а утром уехала в Алленштейн в рабочее бюро. Назад меня не вернули, а отправили в Алленштейне в отель «Golden Stern». Там работали две украинки, полька, две немки.
Работали мы с 5 часов утра до 12 ночи. Убирали залы ресторана, комнаты гостиницы, чистили картошку, мыли посуду. В те дни, когда не работал ресторан, стирали белье, гладили, пылесосили ковры в коридорах. Кормили нас супом с брюквы. Выходных дней нам не давали. Иногда мы ходили с хозяйкой отоваривать карточки, то встречали русских, которые работали у других хозяев. Они говорили, что им дают выходной в воскресенье.
Я начала подговаривать своих девочек, чтобы требовать выходной. Мы обратились к шефу (Портману). Он начал говорить хозяину, но услышала хозяйка и начала на нас ругаться. Через пару дней мы собрались утром и ушли в рабочее бюро. Там сказали, что мы не имеем выходных.
В бюро снова полицейский снял у нас отпечатки пальцев, потом прибыл Портман и забрал нас обратно. После этого нам начали давать полдня выходного.
Я познакомилась с девочками, которые были знакомы с военнопленными, которые жили в бараках за колючей проволокой. Мы туда ходили и разговаривали через проволоку. Об этом я рассказала своим украинкам. Одна из них Эмилия (так её звали) раньше всех пришла работать в этот дом, то её было большое доверие.
В ресторане обедали по талонам и каждый кто обедал, вырезал талончик на мясо, хлеб, рыбу, колбасы и т.д. Эти талончики наклеивали на месте бумаги по килограмму и потом сдавали их в магазин и отоваривали продукты. Эмилию хозяйка иногда брала помочь ей клеить. Я ее попросила, чтобы она иногда приносила талончик на мясо, хлеб, сахар. И тогда, когда мы шли к пленным, заходили в магазин и отовариваем талончики и носили пленным продукты. Так мы делали до самого освобождения.
В деревне я работала с апреля 1943 года до января 1944 г. С января 1944 года до 25 января 1945 г. в г. Алленштейне.
Были мы освобождены 25 января 1945 г. частями Советской Армии.
Потом нас собрали и поместили в здании Алленштейнской тюрьмы, там вызывали на допросы, составляли протоколы. Через пару дней перегнали нас в какие-то бараки и оттуда партиями начали отправлять на восток.
Прибыли мы в д. Дятлово. Там был спирт з-д «Княжеский двор». Теперь там была 2-я база концентрации скота, за которым мы ухаживали. Там мы работали с 7 февраля до 16 июля 1945 г.
С 17 июля по 15 сентября 1945 г. работала дояркой в 75 гурте крупного рогатого скота, перегоняемого в СССР. Скот сдали в Минске, оттуда добирались домой, кто как мог.
В Климовичи я прибыла 5 октября 1945 года.
По прибытии домой я узнала от родителей, что Женю Курепину и её мужа Василия
Жукова расстреляли. Потом я узнала, что были расстреляны Травинский Юрий, Галемский Василий, жена и дети Костровского.
Как только освободили Климовичи, то мой отец сделал подписной лист о том, что я сидела в тюрьме за связь с партизанами и была сослана в Германию. Подписи эти были заверены председателем горсовета. Теперь этот лист находится в архиве при ЦК КПБ Беларуси, откуда мне была прислана справка об участии в ВОВ.
Пытько 07.04.1994 года